Початкова сторінка

Прадідівська слава

Українські пам’ятки

Про справу не говори з тим, з ким можна, а з ким треба

Богдан Хмельницький

?

Севастополь

А.А. Непомнящий

Начало археологических разведок в окрестностях Севастополя относится к первой трети XIX века [154]. О систематических раскопках древнего Херсонеса можно говорить, начиная с 60-х гг. XIX века. Первое время они находились в ведении Херсонесского мужского монастыря Св. Владимира, основанного в 1851 году. В 1861 г. этот монастырь был возведен в разряд первоклассных, следствием чего стало развернувшееся строительство большого числа каменных зданий. При закладке фундаментов натыкались на многочисленные археологические памятники. При этом монахи собирали все находки. Археологические разыскания финансировались в эти годы Синодом и Министерством народного просвещения [155]. С началом раскопок при монастыре было открыто «древлехранилище», при храме Св. Владимира, где хранились наиболее ценные экспонаты, найденные монахами до 1888 года. (Затем монастырь объявил их своей собственностью и отказался передать Херсонесскому музею) [156].

Параллельно с монастырем раскопки в Херсонесе проводило и Одесское общество истории и древностей. Эти изыскания были тесно связаны с внешнеполитическими интересами России. Они имели целью обосновать права империи на владение Крымом. Целью поисков, как одесских историков, так и монахов было найти храм, в котором крестился Владимир. Не случайно в этот период было раскопано много культовых комплексов. Так, в 1852 г. по распоряжению архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия был вскрыт фундамент Крестовоздвиженской церкви [157]. В этот период раскопки проводились бессистемно, на удачу, а находки распылялись по разным музеям.

В ходе уже этого этапа исследований все более очевидной становилась потребность в организации музея на месте. Об этом заявляли как представители местных ученых кругов, так и столичные историки, приезжавшие для осмотра раскопок. Активную работу по учреждению в Севастополе музея старины проводило Одесское общество истории и древностей. Однако ведущую организационную роль при открытии херсонесского музея сыграла председатель Московского археологического общества Параскева Сергеевна Уварова (1840-1924). Она обратилась по этому поводу со специальной запиской к императору Александру III, где описала плачевное положение дел по охране памятников в Херсонесе и выступила с предложением воссоздания на развалинах Херсонеса православного религиозного центра [158]. Александр III наложил на записку П. С. Уваровой резолюцию:

«Это необходимо сделать, чтобы не прослыть за варваров. Переговорите об этом деле с кем следует и представьте мне заключение и как можно скорее, чтобы спасти все, что еще можно спасти. Петергоф, 8. 06. 1887» [159].

На донесении министра народного просвещения И. Д. Делянова о проекте организации музея от 14 июня 1887 г. император написал: «Теперь же строго запретить монахам производить раскопки и продавать найденные вещи» [160].

В 1884 г. археологические исследования из-за недостатка средств были прекращены. Просвещенные круги российской интеллигенции настойчиво ставили вопрос о продолжении научных исследований в окрестностях Севастополя. В августе 1887 г. председатель императорской Археологической комиссии А. А. Бобринский посетил Херсонес «с целью обсуждения тех мер, которые должно было бы принять с целью сохранения и дальнейшего исследования развалин» [161]. Итогом поездки А. А.

Бобринского стал составленный им в Севастополе рапорт министру императорского двора от 9 августа 1887 г., где отмечалось, что

«меры, уже принятые в разное время с целью сохранения и исследования Херсонеса – устройство иноческого пустожительства, обратившегося впоследствии в монастырь, официальные раскопки, проведенные некоторыми лицами, и передача этой местности Одесскому обществу истории и древностей – не312 принесли пользы в деле сохранения руин Херсонеса и не обратили эти развалины в «Русскую Помпею», как желала графиня Уварова» [162].

А. А. Бобринский предложил ряд мер по сохранению древностей Херсонеса, которые составили 12 пунктов. Среди них, прежде всего, значится передача Херсонеса в ведение Археологической комиссии; строительство дома для заведующего работами; полное воспрещение кому-либо (учреждению или лицам) проводить под каким-нибудь предлогом раскопки на месте Херсонеса; воспрещение монахам всякого вмешательства в раскопки и собирание древностей; назначение заведующего из людей, сведущих в археологии [163].

С 15 мая 1888 г. раскопки в Херсонесе были переданы в ведение императорской Археологической комиссии. Научным руководителем исследований был назначен Никодим Павлович Кондаков, официальным наблюдателем за раскопками – Александр Львович Бертье-Делагард, а производителем работ – Карл Казимирович Косцюшко-Валюжинич, который также распоряжался и финансовой стороной дела. Хотя Археологическая комиссия в 2 раза увеличила ежегодные ассигнования на раскопки (ежегодно до 1915 г. выделялось 10 тысяч рублей) [164], у руководителей работами отсутствовал заранее выработанный план исследований.

Можно считать, что уже в это время музей в Херсонесе, находящийся под патронатом Археологической комиссии, существовал. Выступая в 1887 г. на VII Археологическом съезде в Ярославле председатель Московского археологического общества П. С. Уварова в докладе «Областные музеи» наравне с другими музеями древностей, работавшими в Крыму, упоминает и «музей в Херсонесе». Достаточно критически она оценивала состояние и деятельность крымских музеев:

«Музеи эти должны бы играть видную роль в истории русского государства и могли бы двинуть изучение нашего Черноморского побережья. […] Но, к несчастью, не то видим мы на самом деле. Музеи эти пусты и немы и не могут послужить примером для других подобных древне-хранилищ. Для них и по сие время, не выработано устава, и правление их не считает своей обязанностью изучать местность, в которой находится, составлять планы, наносить на них имеющиеся на местности сведения, следить за правильностью и систематичностью производимых в местности раскопок, не в состоянии восстановить и сохранить найденные на пользу науки, подрастающего поколения и тех путешественников, которых невольно привлекло бы южное побережье, если бы Россия умела не только расхищать свои древности, но и сохранять и разрабатывать их» [165].

В 1891 г. была утверждена официальная должность заведующего раскопками, на которую был назначен К. К. Косцюшко-Валюжинич (1847- 1907). Основание «Склада местных древностей» и наиболее интересные раскопки в Херсонесе были неразрывно связаны с его именем. С принятием решения об учреждении должности заведующего раскопками в 1891 г. остро встал вопрос о помещении для музея. В итоге, исполняющий должность председателя императорской Археологической комиссии Владимир Густавович Тизенгаузен в качестве первоочередной меры по организации музея в письме к министру императорского двора от 27 июля 1887 г. № 381 просил «для охранения развалин и для устранения раскопок частными лицами построить на месте небольшой караульный домик (для семейного человека)» [166].

В августе 1891 г. К. К. Косцюшко-Валюжинич отправил в Археологическую комиссию письмо с ходатайством об устройстве музея и постройке для него помещения. Проект был одобрен и получено разрешение на постройку музейного помещения. Сохранились разработанные проекты здания Херсонесского музея [167]. К сожалению, они так и остались на бумаге.

9 августа 1892 г. стало официальной датой открытия музея, который получил название «Склад местных древностей». Он размещался в полутемном каменном сарае и действительно выполнял функции склада. На другое помещение ни у Археологической комиссии, ни у государства средств не нашлось. Находки были нагромождены друг на друга от пола до потолка.

Объяснительные надписи в большинстве случаев отсутствовали, хотя определенная классификация памятников и была проведена. Имелось два зала: античного и византийского Херсонеса. Часть вещей была просто сложена под навесом, а мраморные и каменные памятники лежали под открытым небом во дворе. Из древних мраморов были сложены целые ограды. Наиболее значительные вещи, найденные в Херсонесе, как и в Керчи, отправлялись в музеи Санкт-Петербурга и Одессы, а на месте, как правило, оставались экспонаты, не представляющие художественной ценности [168].

В письме к Х. Х. Гилю от 12 марта 1892 г. К. К. Косцюшко-Валюжинич так планировал распорядиться находками:

«Херсонес посещают тысячи туристов и видят одну мерзость и запустение. […] В 5-6 лет раскопок, особенно некрополя, у нас будет по сто дублекатов каждой древности. Лучшие экземпляры будем поставлять в Эрмитаж и исторический музей, также необходимо будет послать по экземпляру в музеи Одессы и Симферополя, а с остальным что делать? В мой сарай, который Вы видели, уже не помещаются находки […] необходимо немедленно соорудить каменный сарай с квартирой для сторожа» [169].

Археологическая комиссия проявляла полное равнодушие к развитию музея. Её интересовали лишь златоносные находки. Так, Владимир Густавович Тизенгаузен в ответ на ходатайство К. К. Косцюшко-Валюжинича о постройке нового здания музея отвечал 14 июля 1895 г., что

«коллекция «Склада местных древностей» имеет временное значение, а большое количество посетителей ни о чем не говорит, так как это не разбирающиеся в археологии люди» [170].

Заведующему раскопками пришлось вести настоящую борьбу с Херсонесским монастырем, который нанес значительный вред исследованиям Херсонеса. После того, как раскопки были изъяты из ведения монастыря и переданы Археологической комиссии, монахи всячески противодействовали их проведению. Ими расхищались и продавались в частные коллекции находки, тем более, что у археологов не всегда была возможность охранять памятники. П. С. Уварова, возмущенная вредом, который наносил монастырь своими варварскими раскопками, в письме к императору Николаю II назвала монахов «главным несчастьем Херсонеса […] грубыми, неграмотными, ничего не делающими и ни к чему не пригодными людьми» [171].

Помимо застройки монастырскими службами интереснейшей центральной части города, монахи портили памятники, загрязняли их, пасли скот на раскопанных участках. В связи с этим К. К. Косцюшко-Валюжинич обращался с жалобами к приставу 2-го участка Севастопольского градоначальства [172]. 4 февраля 1895 г. он сообщал в Археологическую комиссию, что монастырь, стремясь превратить Херсонес в «православную святыню», поддерживает и одобряет раскопки памятников только «христианского периода», а в остальных делах противодействует.

Желая вернуть в музей ценности, которые монахи удерживали в монастырском древлехранилище, К. К. Косцюшко-Валюжинич не остановился и перед обращением непосредственно к Николаю II и членам его семьи, которые были на развалинах Херсонеса нередкими гостями.

Церковные иерархи в ответ проводили целую кампанию против заведующего раскопками. В Определении Святейшего Синода № 3800 от 12 августа 1903 г. в ход были пущены даже такие аргументы, что «г. Косцюшко – не православный, не русской национальности», что, якобы, недопустимо для руководства раскопками православной святыни [173]. Синод предлагал

«находимые древности нецерковного характера передать в музей, но церковные древности хранить в древле-хранилище монастыря при храме Св. Владимира. […] пункт проекта о переводе в музей всех предметов, оставшихся от прежних раскопок и находящихся в монастырском складе Преосвященный находит несправедливым и просит отменить» [174].

Существенную поддержку во всех вопросах, касавшихся охраны историко-культурного наследия и развития музея в Херсонесе, оказывал К. К. Косцюшко-Валюжиничу председатель Археологической комиссии А. А. Бобринский, который был одним из инициаторов создания этого музея. В связи с этим интересна малоизвестная рукопись А. А. Бобринского «Соображения о дальнейшем направлении археологических изысканий на Юге России» (1889 г.), сохранившаяся в личном фонде ученого. Затрагивание положение дел в Херсонесе председатель Археологической комиссии, отмечал, что

«херсонесским раскопкам предстоит, по-видимому, блестящее будущее. Историческое их значение будет, несомненно, привлекать публику. […] Обращение Склада местных древностей в музей представляется вполне целесообразным».

Следует отметить, что на протяжении всего времени раскопок работами руководил не профессионал. В этой связи мы не имеем возможности научного использования вех находок. Сотрудник Археологической комиссии, профессор Санкт-Петербургского университета Н. И. Веселовский, проверявший по заданию Комиссии «Слад местных древностей» в рапорте от 22 сентября 1904 г. отмечал:

«Предметы не зарегистрированы, не имеют нумерации, вообще лишены ярлыков, по которым можно было бы узнать происхождение той или иной вещи и подробности, сопровождавшие находку» [175].

В сохранившемся более обстоятельном «Донесении в императорскую Археологическую комиссию» он отмечал:

«Посетив 17 августа 1904 г. Херсонес, я имел возможность убедиться еще лишний раз, с какой любовью относится к своему делу К. К. Косцюшко-Валюжинич. Его планы будущих работ заслуживают полного одобрения, а способ ведения раскопок должен быть признан, безусловно, правильным, оправдавшимся рядом блестящих открытий. К сожалению, иное впечатление производит музей древностей, обустройством которого в последнее время особенно озабочена Археологическая комиссия. Нигде ничего подобного этому музею нет и быть не может.

Я не буду касаться системы распределения предметов в Херсонесском музее. […] Я имею в виду то упущение, которое было сделано в начале работы и которое неизменно продолжается и по настоящее время, т.е. в течение 15 лет. Этот недостаток – отсутствие ярлыков на предметах. Частное лицо может держать у себя на полках древние предметы без номеров, это его дело, но музей не может поступать таким образом, и заведующий музеем не вправе сказать, что это его дело. Тут не может быть никаких отступлений и личного произвола, а должны соблюдаться общие требования. […]

Я с удовольствием могу заявить, что г. Костюшко-Валюжинич, в беседе со мной на эту тему, выразил полную готовность на будущее время снабдить все находки ярлыками, стало быть, впредь мы можем быть спокойными за музей; но я думаю, что и прошлое необходимо исправить, на сколько это теперь возможно. Необходимо исправить, не останавливаясь даже перед расходами» [176].

Таким образом, весь богатый материал, накопленный за многие годы раскопок К. К. Косцюшко-Валюжинича, может быть использован лишь частично.

В июле 1908 г. заведующим музеем и раскопками был назначен Роберт Хрисанфович Лепер, который находился на этом посту до конца 1914 г. Он принял по акту 26 витрин с различными музейными экспонатами, библиотеку, архив и ящики с материалом. Именно Р. Х. Лепер провел первую полную инвентаризацию всех вещей. Одновременно Р. Х. Лепер работал и преподавателем латинского языка в Севастопольской гимназии. Уделяя главное внимание музею, Роман Хрисанфович мало занимался раскопками.

За семь лет он не предоставил ни одного полного отчета, не вел полевых дневников, да и вообще редко присутствовал на раскопках [177], а записи вел со слов рабочих Н. Федорова и В. Логачева. Однако именно в этот период была вскрыта большая часть древнего городища Херсонеса [178]. С началом Первой мировой войны систематические раскопки Херсонеса были прекращены. В июле 1914 г. Р. Х. Лепер запросил у Археологической комиссии разрешения закрыть музей. В конце 1914 г. он был уволен и передал дела директору Керченского музея древностей В. В. Шкорпилу.

Когда после окончания курса Санкт-Петербургского университета в Севастополь приехал Лаврентий Алексеевич Моисеев (конец 1914 г.), заведование музеем было передано ему. В докладе к заседанию Археологической комиссии 7 января 1915 г.

Лаврентий Алексеевич следующим образом охарактеризовал положение дел в музее: дезорганизация управления, распущенность и нерадивость сотрудников,

«музейные сооружения и инвентарь пришли в жалкое состояние: крыши прогнили и проржавели, печи развалились, чертежные и фото принадлежности, как и мебель, запущены, раскопки загрязнены и не охраняются» [179].

На время осадного положения в Севастополе Л. А. Моисеев эвакуировал наиболее ценную часть коллекции в Харьков. 25 ящиков с экспонатами были размещены в здании Харьковского университета.

Джерело: Матеріали до тому «Звід пам’яток історії та культури України. ». – К.: 2015 р., с. 310 – 318.